Неточные совпадения
Тогда, на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой
лапой, как живые,
Стоят два
льва сторожевые,
На звере мраморном верхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений.
На крыльце
С подъятой
лапой, как живые,
Стояли
львы сторожевые,
И прямо в темной вышине
Над огражденною скалою
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.
Иные, сытые и гладкие, подобранные по мастям, покрытые разноцветными попонами, коротко привязанные к высоким кряквам, боязливо косились назад на слишком знакомые им кнуты своих владельцев-барышников; помещичьи кони, высланные степными дворянами за сто, за двести верст, под надзором какого-нибудь дряхлого кучера и двух или трех крепкоголовых конюхов, махали своими длинными шеями, топали ногами, грызли со скуки надолбы; саврасые вятки плотно прижимались друг к дружке; в величавой неподвижности, словно
львы, стояли широкозадые рысаки с волнистыми хвостами и косматыми
лапами, серые в яблоках, вороные, гнедые.
… В Люцерне есть удивительный памятник; он сделан Торвальдсеном в дикой скале. В впадине лежит умирающий
лев; он ранен насмерть, кровь струится из раны, в которой торчит обломок стрелы; он положил молодецкую голову на
лапу, он стонет; его взор выражает нестерпимую боль; кругом пусто, внизу пруд; все это задвинуто горами, деревьями, зеленью; прохожие идут, не догадываясь, что тут умирает царственный зверь.
Я ее сейчас из силка вынул, воткнул ее мордою и передними
лапами в голенище, в сапог, чтобы она не царапалась, а задние лапки вместе с хвостом забрал в
левую руку, в рукавицу, а в правую кнут со стены снял, да и пошел ее на своей кровати учить.
Намотав на
левую руку овчинный полушубок, он выманивал, растревожив палкой, медведя из берлоги, и когда тот, вылезая, вставал на задние
лапы, отчаянный охотник совал ему в пасть с
левой руки шубу, а ножом в правой руке наносил смертельный удар в сердце или в живот.
Табун проходил вечером горой, и тем, которые шли с
левого края, видно было что-то красное внизу, около чего возились хлопотливо собаки и перелетали воронья и коршуны. Одна собака, упершись
лапами в стерву, мотая головой, отрывала с треском то, чтò зацепила. Бурая кобылка остановилась, вытянула голову и шею и долго втягивала в себя воздух. Насилу могли отогнать ее.
И он, находивший веселие сердца в сверкающих переливах драгоценных камней, в аромате египетских благовонных смол, в нежном прикосновении легких тканей, в сладостной музыке, в тонком вкусе красного искристого вина, играющего в чеканном нинуанском потире, — он любил также гладить суровые гривы
львов, бархатные спины черных пантер и нежные
лапы молодых пятнистых леопардов, любил слушать рев диких зверей, видеть их сильные и прекрасные движения и ощущать горячий запах их хищного дыхания.
Лев услыхал — лягушка громко квакает, и испугался. Он подумал, что большой зверь так громко кричит. Он подождал немного, видит — вышла лягушка из болота.
Лев раздавил ее
лапой и сказал: «Вперед не рассмотревши, не буду пугаться».
Комар прилетел ко
льву и говорит: «Ты думаешь, в тебе силы больше моего? Как бы не так! Какая в тебе сила? Что царапаешь когтями и грызешь зубами, это и бабы так-то с мужиками дерутся. Я сильнее тебя; хочешь, выходи на войну!» И комар затрубил и стал кусать
льва в голые щеки и в нос.
Лев стал бить себя по лицу
лапами и драть когтями; изодрал себе в кровь все лицо и из сил выбился.
— Цезарь, назад!.. — крикнул Карл и, нарочно приблизив к решетке лицо, устремил на зверя пристальный взгляд. Но
лев выдержал взгляд, не отступал и скалил зубы. Тогда Карл просунул сквозь решетку хлыст и стал бить Цезаря по голове и по
лапам.
Ко древним Афинам, как ворон, молва
Неслась пред ладьями моими,
На мраморной
лапе пирейского
льваМечом я насёк моё имя!
Он стоит на задних ногах, ревет и — знаете, как это у медведей? — все старается дать мне пощечину, то
левой, то правой
лапой.
Вечером, когда
лев лег спать, собачка легла подле него и положила свою голову ему на
лапу.
Хозяин думал, что
лев забудет свое горе, если ему дать другую собачку, и пустил к нему в клетку живую собачку; но
лев тотчас разорвал ее на куски. Потом он обнял своими
лапами мертвую собачку и так лежал пять дней.
Через год собачка заболела и издохла.
Лев перестал есть, а все нюхал, лизал собачку и трогал ее
лапой.
Лев тронул ее
лапой и перевернул.
Перезвон в «Братьях Карамазовых» — «мохнатая, довольно большая и паршивая собака… Правый глаз ее был крив, а
левое ухо почему-то с разрезом. Она взвизгивала и прыгала, служила, ходила на задних
лапах, бросалась на спину всеми четырьмя
лапами вверх и лежала без движения, как мертвая… Коля, выдержав Перезвона определенное время мертвым, наконец-то свистнул ему: собака вскочила и пустилась прыгать от радости, что исполнила свой долг».
Тигр сделал громадный прыжок и, изогнувшись в
левую сторону, старался зубами вытащить стрелу, но
лапы его все время скользили по льду, запорошенному снегом.
След, оставленный правой
лапой, был глубокий, а
левый только слегка отпечатывался на снегу.
Хыча лежала на спине, а над нею стояла большая рысь. Правая
лапа ее была приподнята как бы для нанесения удара, а
левой она придавила голову собаки к земле. Пригнутые назад уши, свирепые зеленовато-желтые глаза, крупные оскаленные зубы и яростное хрипение делали ее очень страшной. Глегола быстро прицелился и выстрелил. Рысь издала какой-то странный звук, похожий на фырканье, подпрыгнула кверху и свалилась на бок. Некоторое время она, зевая, судорожно вытягивала ноги и, наконец, замерла.
Тогда Нилов
левой рукой схватил его за правую
лапу, сжал ее у самой подмышки, потом быстро отнял свою правую руку от затылка волка и, сжавши ею
левую подмышку, поднял волка на воздух.
От входа в ставку, по
левой стороне главного, переднего отделения, развешаны были на стальных крючках драгоценные кинжалы, мушкеты, карабины, пистолеты и сабли; по правую сторону висели богато убранное турецкое седло с тяжелыми серебряными стременами, такой же конский прибор, барсовый чепрак с двумя половинками медвежьей головы и золотыми
лапами и серебряный рог.
Наконец представление кончилось. Укротительница, выходя из клетки, бросила
львам по куску мяса. Они зажав его в
лапы, стали пожирать, видимо довольные, с потухшим взором.
Тот, который, влюбленный в дикую львицу, жаждал лизать окровавленные губы, лизал руки укротительницы. Замышлявший освободить всех трех
львов, укусил, подобно хорошо дрессированной собаке, одного из своих товарищей, замедлившего дать
лапу, а мечтавший умереть, созерцая заходящее солнце, задрожал всем телом при холостом выстреле пистолета.
Эта записка имела свое действие. Она смутила, испугала герцога грозною неожиданностию, как внезапный крик петуха пугает
льва, положившего уже
лапу на свою жертву, чтобы растерзать ее. Он решился не обнаруживать государыне обиды, нанесенной ему соперником, до благоприятного исполнения прежде начертанных планов. Надо было отделаться и от Горденки, который его так ужасно преследовал. Собираясь зарезать ближнего, разбойник хотел прежде умыться.
— Школьное умствование, вылупившееся из засиженного яйца какой-нибудь ученой вороны! Налетит шведский
лев [Шведский
лев — имеется в виду шведский король Карл XII (на гербе Швеции — изображение
льва).], и в могучей
лапе замрет ее вещательное карканье! От библиотекаря московского патриарха ступени ведут выше и выше; смею ли спросить: не удостоится ли и царь получить от вас какую-нибудь цидулку?
Но он удар им тяжкой
лапой дал,
А
лев с рыканьем встал…